П.Замойский
   В Риме, на уличке Кондотти, по нашему Водопроводной, в двух шагах от площади Испании с ее замечательной лестницей, взбирающейся круто к церкви Тринита дей Монти (Троица на горах), находится Кафе дель Греко, первая кофейня Вечного города. Она знаменита тем, что сюда заходили многие великие люди от Гоголя до Шелли. А прямо над кофейней, за окнами и балкончиками, с которых на эту негромкую улицу глядят цветы, расположен пансион, среди посетителей которого было немало славных имен. Пожалуй, самое известное из них - имя Андерсена, великого датского сказочника, над произведениями которого склонялись детские головки, да и взрослые тоже, всей Европы и других континентов. Кто проливал слезу над страданиями русалки, кто улыбался хвастовству лягушки-путешественницы, кто узнавал своих соседей в самодовольном скопидоме- кроте, сватавшемся за Дюймовочку. Сказка - волшебный жанр, создающий волнующий мир, где добро и зло сталкиваются в вечном противоборстве - волка и Красной шапочки, Кота в сапогах и Людоеда, в тысячи и одной ночи Шехерезады. Сказка учит, но ей запрещено быть назойливо поучительной. Поэтому сказочник должен обладать редким даром фантазии, за которой читатели, юные и взрослые, следуют с горящими глазами, не опасаясь, что им будут читать прописную мораль.
Так называемый прогресс с его виртуальными игрушками и телеужастиками подъел почву под ногами современных сказкослагателей. Кажется, что в прошлые века было больше простора для фантазии и романтики. Для братьев Гримм, Гофмана, Гоцци или Перро. Вот почему в 1970 году в Италии немало изумились, когда международная премия "Ганс Христиан Андерсен" была присуждена их соотечественнику Джанни Родари. Пророков у себя дома признают, как правило, с запозданием и неохотно. Если в Советском Союзе Чипполлино и синьор Помидор, "Голубая стрела" и другие вещи Родари стали любимыми книгами детворы, были изданы миллионными тиражами, то на родине критика не особенно замечала Родари, более того, решительно отказывала ему в звании писателя.
Посещая Советский Союз, Джанни Родари с некоторым смущением воспринимал комплименты в свой адрес, невольно сравнивая свою славу здесь с тем относительно скромным местом, которое отводилось ему на родине. В 1980 году, когда писатель скончался от последствий неудачной операции, запоздало раздались сожаления, что о нем даже не упомянуто ни в одной итальянской энциклопедии, хотя в последние годы его тексты вошли в школьные хрестоматии, его рубрика для детей на радио стала одной из популярнейших, появились пьесы и фильмы на его сюжеты.
И этому он радовался больше, чем своей высокой премии. Быть признанным на родине - высшее удовлетворение для писателя, который в первую очередь обращался к маленькому итальянцу и хотел быть понятым в своей стране.
Его дом на улице Вилла Памфили располагался парой кварталов выше корпункта "Известий". За дверью слышалось стрекотание пишущей машинки, но насколько я помню, Родари всегда охотно отрывался от нее при появлении корреспондента. Вообще то он работал с утра до ночи, готовя новые сказки и "филастрокки", поэтические строчки, трудно поддающиеся определению, своего рода "нескладушки" и "несуразицы", на самом деле отнюдь не нелепые вроде этой (да простится мне доморощенный перевод):
     Жил -   был трамвай под номером шесть.
     От площади Римской ходил он в предместье.
     За многие годы он наездил немало,
     И что же за это ему перепало?
     Был он шестым, таков он и есть.
     Даже не семь, а по-прежнему шесть.
В основном они печатались в левой римской газете "Паэзе сера" ("Страна вечером"). Там же он вел постоянный разговор с родителями. Учитель средней школы по образованию, он здесь продолжал свое дело, но перед более широкой аудиторией, помогал отвечать на вопросы, которые встают перед родителями и педагогами, когда дети подрастают быстро и ставят взрослых в тупик своими острыми и неожиданными вопросами. А в приложении для детей в популярной миланской газете "Коррьере делла сера" он вея рубрику "Столько историй для игры". Идея рубрики родилась у него во время встреч с ребятами на радио по средам. Родари рассказывал им одну из своих невероятных историй и предлагал придумать продолжение. Ребята включались в затею с энтузиазмом. Передачу вели 22 недели: Затем писатель отобрал наиболее удачные импровизации и предложил читателям детских изданий выбрать одну из трех версий, которой мог закончиться его рассказ.
- Помните крысолова из Гаммельна? - пояснял он мне. - Я предложил ребятам подумать, что случилось бы, если бы в их городе появился волшебник, который игрой на флейте сумел бы увести за собой все автомобили, освободив место для игр. Сюжет нетрудно понять, увидев, как римские ребята в тесноте города, лишенного наших привычных дворов, гоняют мяч по обочинам тротуаров, рискуя угодить под машины. Общение с юными читателями он продолжил на страницах миланской газеты. Ну и конечно, Родари продолжал писать сказки. В них сразу ощущается, что писали их не во времена гусиных перьев. Признаки времени бесспорны. Чего стоит семафор, который перед вавилонским столпотворением автомобилей зажег сразу три синих огня. Его бросились чинить, думая, что он неисправен. А семафор думал: "Бедняги! Я же дал сигнал - путь в небо свободен. Если бы они меня поняли, то сейчас носились бы в небе как вольные птицы. Или синьор, который не найдя свободного места на пляже, взлетел в воздух вместе с креслом, да так и загорал, не обращая внимания на зевак. Весьма понятен был намек и в имени такого персонажа как Наповал-полковник Бомбасто, Вдребезги - и - Баста, фон Бомбах, Раздроби-вас-в прах, или колокольный перезвон в его пушках, зовущий к миру.
Родари говорил о себе как о газетчике, которому партия (коммунистическая) велела стать детским писателем, и он им стал. Вряд ли дело обстояло столь просто. Та популярность, которой он достиг в последнее десятилетие своей жизни не только в левой прессе, а и в газетах консервативных, на телевидении, в педагогических кругах, где были сильны свои каноны, показали, что его талант был востребован всеми слоями общества, хотя Родари не скрывал, что его сказки остро социальны, проникнуты стремлением к справедливости и отсутствием симпатий к богатым классам.
Чего стоит его сказочный город, весь перегороженный заборами, где было так много сторожевых псов, что и сами его жители разучились разговаривать, а только лаяли. Или идеальный "город без углов", где страшным наказанием для жителя, нарушившего правила, был штраф, согласно которому он был обязан дать пощечину ни в чем неповинному блюстителю порядка. Впрочем за этим стояла на редкость светлая мечта о более человечном обществе, в котором для людей, а особенно детей были бы созданы достойные условия. Памятна история о фиалке, которая на удивление белым медведям расцвела за Полярным кругом и умирает, мечтая о времени, когда здесь могут расцвести миллионы фиалок, льды растают и откроются острова, звенящие ребячьим смехом. В одну из первых встреч я спросил писателя, как ему удается в повседневной суете сохранять такую свежесть фантазии. Родари засмеялся - Хорошо, когда она, фантазия есть, но ее еще надо заставить работать. Хотите узнать мой секрет?
Секрет был заключен в толстой белой книге. Она всегда лежала на столе, когда писатель читал, слушая радио, думал. Изучает он книгу по педагогике, где говорится, что ребята не научатся ездить на велосипеде, пока не набьют синяков. И в Белой книге появляется персонаж - учитель Синяк. Книга по зоологии. Описывается паук, который летает, прицепившись к паутине. И вот задумана встреча паука над Средиземным море со стаей бабочек, летящих из Египта. А справочник охотника наводит па мысль о человеке, который изучает целые тома о жизни птиц с одной лишь целью, как сподручнее их убивать. Писатель берёт книгу художника Клея и находит там картину "Премированная груша". Возникает проблема - почему премированная? Разве деревьям раздают премии или медали? Или же мысль того же Клея, что цветок строит дом для семечка. Что- то в этом есть.
На улице он видит указатель "Рим", упавший на землю. И рождается запись о том, что это не так уж бессмысленно. Ведь указатель смотрит в землю, где копошатся муравьи, должна ведь существовать столица и у муравьев.
- Идея у меня всегда рождается из жизни, работы, чтения. Свои "филастрокки" он пишет в рифму, его считалки обладают четким ритмом. Мысль, ирония, неожиданные сопоставления Родари понятны детям и интересны взрослым, хотя и изложены простым традиционным стихом.
- Есть тяга к народным формам поэзии, возврат от "белого стиха", слишком эстетизированного, к классике, как в драматургии - от заумного снобизма к Чехову!
В день его пятидесятилетия я задал вопрос о признании его не только публикой, для которой он пишет, но и критикой. Ведь не возникло же в СССР сомнений в достоинствах Родари как крупного детского писателя. Родари улыбнулся какой-то очень милой, застенчивой улыбкой.
- У нас детскую литературу не причисляют к большой литературе. Нашему Коллоди с его говорящей куклой Пиноккьо (в интерпретации А.Толстого - Буратино) пришлось ждать признания чуть ли не сто лет. Так что я не в обиде.
Ho вот что удивительно, непонимание некоторых особенностей его творчества проявили как раз его коллеги по газете. "Твои сказки слишком абстрактны. Их не поймут дети". Не захотели печатать его рассказ "Сакала, пакала", где ребята придумывают условный язык. Пожилая синьора ворчит, что ребята ломают язык, а старик уверяет, что все понял - ребята хотели сказать: "Как хорошо, что мы живем на свете" А другой ответил: "Да, мир чудесен". Родари посоветовал редактору отнести "непонятный рассказ" его собственному сыну. Редактор возвратился и сказал Родари: "Знаешь, понял". И рассказ напечатали. Интересно, что подобный эксперимент был проведен и в Советском Союзе. Здесь ребята расшифровали родариевский текст по-своему - "Как было бы хорошо, если бы наши старики, вместо того чтобы целый день играть в карты, залили бы нам каток и мы могли бы играть в хоккей".
Такая "расшифровка", опубликованная в "Пионерской правде", очень обрадовала Родари. "Не только поняли, по и очень конкретно и критически осмыслили "Он вообще был рад общению с нашей страной, был в восторге от Домов пионеров и пионерских лагерей. "Для меня, жителя относительно небольшой страны, с резко очерченным пейзажем, было важно приехать к вам и вдохнуть в легкие иной более безбрежный воздух". Он считал, что работа для юного читателя полезна и для самого писателя. Она позволяет острее смотреть на вещи, на то, что грозит примелькаться, учит отметать излишнее порой внимание к собственной личности, что порой появляется у автора. Наше знакомство с Родари не прекратилось и после того, как журналистская судьба закинула меня в Париж, корреспондентом "Литературной газеты". Если оттуда я заезжал в Италию, то каждый раз звонил Джанни. Последний раз мы встретились в 1979 году. Родари не сразу откликнулся: "Я не очень хорошо себя чувствую, но буду тебе рад. Приезжай".
Я застал его в полупустой квартире. В коридоре лежал матрас, который должен был забрать для починки мастер. Родари был бледен, говорил медленно, но постепенно оживился и даже выпил немного виски. Мы говорили о чем придется. Родари радовался успехам своей дочери Паолы, которая увлеклась живописью и привезла из Советского Союза несколько этюдов. Он и сам собирался туда, спрашивал, куда бы поехать. Я посоветовал съездить в Дагестан, посетить мне знакомую школу, где ребята разных национальностей дружно учатся и создают разнообразные картины и рисунки, отражающие восприятие своих этносов. Родари заинтересовался, взял адрес и, как я узнал позже, успел туда съездить. Пришла с покупками Мария Тереза, его жена, и звучным рассказом с характерным эмилийским акцентом оживила комнату, потом вышла, чтобы поторопить "матрацайо" зайти за работой. А Джанни рассказал мне о задуманных им сюжетах, которые несколько отличались от прежних его работ. Это были как бы философские новеллы, но с теми же парадоксальными поворотами, которые вообще отличали его творчество.
Особенно запомнилась новелла о некоем Ламберто, фантасмагорической личности. Ему 94 года. Он владелец 94 банков и обладатель стольких же болезней. Он подчинил себе всех жителей своего городка, расположенного у красивого горного озера, Но больше всего он боится смерти и занят поиском путей к бессмертию. Мудрецы с Востока открыли ему секрет: надо нанять несколько людей, которые днем и ночью повторяли бы его имя. Его племянник Оттавио жаждет овладеть богатством живучего дядюшки и пытается убить его. Но первая попытка кончается неудачей. Ламберто, благодаря нанятой команде, повторяющей его имя, воскресает. Мало того, вследствие усердия нанятых людей, старик даже молодеет. Хитрый Оттавио разгадывает секрет этой живучести и усыпляет стражей дядюшки. Он, наконец, умирает и ему устраивают торжественные похороны. Во время траурной процессии народ повторяет: "Кого это хоронят. Ламберто. Ах, Ламберто? Да, Ламберто. Значит Ламберто умер? Бедный Ламберто." И что же? От повторения своего имени Ламберто воскресает вновь.
- Понял, Лоллий? Капитализм живуч, - разъяснял Родари сюжет. - Избавиться от Ламберто - задача не из легких. Но Оттавио не сдается. Он говорит нанятым людям, что они оказывают всем дурную услугу, продляя жизнь Ламберто, этому олицетворению насилия и подавления воли людей. И тут с помощью Оттавио люди, поющие осанну своему эксплуататору, меняют тактику. Они начинают повторять имя Ламберто с такой скоростью, что на сей раз он катастрофически молодеет и становится 13-ти летним мальчиком. Вернувшись в детство, Ламберто лишается черт, которыми его наградила многолетняя погоня за богатством. И ... решает стать акробатом в бродячем цирке, исчезнув навсегда из своего городка.
- Видишь ли, люди сами несут в себе до некоторой степени истоки зла. Они, подчиняются ему. И когда зло, казалось бы, исчерпано, позволяют ему возникнуть вновь. -Родари лукаво посмотрел на меня. Улавливаю я скрытый смысл? Полностью я уяснил этот смысл в середине девяностых годов. А тогда спросил:
- А озеро, городок? Это где-то на севере?
- Я поместил Ламберто в свои родные края. Это городок Оменья, на берегу озера Д"Орта. Возьми на память.
И он вручил мне открытку, на которой написал: "Вид на Оменью с воздуха. "А потом, подумав, достал два своих рисунка и протянул мне:
-Может быть, тебе это будет интересно.
Рисунки подписаны 1972 и 73 годами. Исполнены в экспрессивной, абстрагированной манере. Один посвящен любимому персонажу детей Италии (и нашим) Буратино Пиноккьо, творению предшественника Родари - Коллоди. Под ним подпись: "Беги, Пиноккьо, беги" (рис. слева, Е.Ж.). На другом загадочный субъект не очень симпатичного вида с тоже загадочной надписью "Большего он и не заслуживал" (Рис. справа, Е.Ж.). Я был ему очень благодарен, поскольку в подарках было что- то очень личное и трогательное, как знак доверия.
Увы, это была наша последняя встреча. Умер он неожиданно для большинства знавших его людей. Телеграмму соболезнования Марии Терезе и дочери Паоле прислал сам президент Италии Пертини, участник антифашистского Сопротивления, человек, до девяноста лет с лишним сохранявший какой-то редкий для большого политика непосредственный, почти детский темперамент, чистейшую гражданскую совесть, которой часто не хватало некоторым его коллегам.
Газеты разразились некрологами, воспоминаниями друзей, которые отмечали, что Родари мог бы зарабатывать миллионы, если бы захотел, но его смущали даже те, относительно невысокие гонорары, которые он получал за издания книг для детей. Писали, что надо изучать лабораторию его рассказа и поэтики, наследие, которое он оставил итальянцам и всем читателям в мире, сумев добраться до сердец детей и взрослых благодаря тому, что, будучи мудрым и тонким человеком, всегда предпочитал идти от сердца к сердцу.
Последняя наша встреча происходила за несколько месяцев до его кончины. По-моему он это чувствовал, и она напоминала прощание. Уже после его смерти я взял в руки рассказ "Барон Ламберто" и с волнением прочитал заключительную его часть, где сквозило, может быть незаметно для окружающих, это предчувствие. Вот этот текст:
"Каждый читатель, недовольный финалом,
может изменить его, как захочет,
прибавив к этой книжке одну или две главы.
А может быть, и все тринадцать.
Никогда не позволяйте запугать себя
словом КОНЕЦ".
Родари ушел от нас, но прощание с ним будет долгим, небыстрым, как он завещал это между строк.