«Бахчисарай, Бахчисарай», – пел старик, ухаживая за цветами своего полисадника. Ему было за шестьдесят, двадцать лет из которых он прожил со своей старушкой на чужбине, и здесь, на севере Казахстана. Из рассказов соседки, словоохотливой спекулянтки Айши, многие жители нашего края знали, что их выслали из Крыма сначала в Ташкент, а затем с середины пятидесятых им разрешили поселиться в этом целинном городе. Соседка Айша утверждала, что старика Кемаля душит бронхиальная астма, и потому ему нельзя было жить в Ташкенте, особенно в тот период, когда по весне над городом плывет нескончаемый тополиный пух.
Они жили тихо и особо не общались с соседями. Их небольшой домик, купленный в рассрочку у отъезжающей чеченской семьи, за два-три года преобразился, постепенно превращаясь в домик-сад. Фруктовые деревья, которые были в диковинку среди наших соседей, вдруг почему-то принялись у старика. А цветы? Ими усеян был каждый пустующий клочок земли возле их дома.
«Бахчисарай, Бахчисарай», – напевал старик, прививая деревца или окучивая клумбу. Белолицая старушка Ани подпевала ему и иногда выносила нам, играющим неподалеку мальчишкам, сушеный урюк, изюм и яблоки. Эти гостинцы довольно часто присылали им из Ташкента.
«Бахчисарай, Бахчисарай», – напевал старик, подрезая ветви, тронутые морозцем, а в глазах стыла потусторонняя тоска и ее не могли растопить ни весенний цвет яблонь, ни бутоны первых цветов в палисаднике, ни воспоминания о той еще довоенной жизни в Крыму.
Не знаю почему, но старик в своих садоводческих опытах иногда привлекал меня, ученика пятого класса. Быть может, потому что я был сыном учителей, и отец, идя вечером со школы, где он работал директором, часто останавливался возле старика, который колдовал на своем участке.
Мне трудно было понять, о чем они вели свою беседу, но старик, улыбаясь, называл отца «Муаллим», отец что-то ему отвечал то ли по-татарски, то ли по-арабски, иногда вперемешку с казахско-татарской речью звучали слова «Каир», «Алушта», «Ак-Мечеть», и эта беседа всегда заканчивалась песенной фразой старика: –Бахчисарай, Бахчисарай!
На мой вопрос – «Что означает Бахчисарай?» – отец отвечал, что это город в Крыму, в котором находится дворец бывших крымских ханов и эмиров, а слово «Бахчисарай» дословно переводится, как «Дворец-сад». Отец недавно съездил отдохнуть по путевке в Алушту и был полон впечатлений и рассказов об этой сказочной стране под названием «Крым».
Он и прочел мне легенду о том, как возник Бахчисарай. Книжка, которая называлась «Легенды Крыма», была старая, потрепанная, но я внимательно слушал мягкую речь отца:
Однажды сын хана Менгли-Гирея поехал на охоту. Он спустился из крепости в долину. Сразу же за крепостными стенами начинались дремучие леса, полные дичи. Для охоты выдался удачный день, гончими борзыми затравили много лисиц, зайцев и даже трех диких козлов.
Захотелось ханскому сыну побыть одному. Отправил он слуг с добычей в крепость, сам забрался в чащу, спрыгнул с коня и присел на пне у реки Чурук-Су. Верхушки деревьев, позолоченные заходящим солнцем, отражались в воде. Только шум реки, бежавшей по камням, нарушал тишину.
Вдруг на противоположном берегу послышался шорох. Из прибрежного кустарника быстро выползла змея. Ее преследовала другая. Завязалась смертельная схватка. Обвив одна другую, змеи острыми зубами рвали друг у друга куски тела. Долго длилась схватка. Одна змея, вся искусанная, обессиленная, перестала сопротивляться и безжизненно опустила голову.
А из чащи по густой траве спешила к месту боя третья змея. Она накинулась на победительницу – и началось новое кровавое побоище.
Кольца змеиных тел замелькали в траве, освещаемые солнцем. Невозможно было уследить, где одна змея, где другая. В азарте борьбы змеи отползли от берега и скрылись за стеной кустарника. Оттуда доносилось злобное шипение и треск веток.
Сын хана не спускал глаз с побежденной змеи. Он думал о своем отце, о своем роде, о своем народе. Они сейчас подобны этой полумертвой змее. Вот такие же искусанные убежали в крепость, сидят в ней, дрожат за жизнь. Где-то идет битва, а кто кого в ней одолеет: золотоордынцы – турок или турки – золотоордынцев? А ему и отцу его, Менгли-Гирею, уже не подняться, как этой змее...
Прошло некоторое время. Молодой хан заметил, что змея шевелится, силится поднять голову. С трудом ей это удалось, медленно она поползла к воде. Напрягши последние силы, приблизилась к реке и погрузилась в нее.
Глазам своим не поверил хан: мгновение спустя змея стала оживать, извиваться все быстрее и быстрее. Когда она выползла на берег, на ней даже следов от ран не осталось. Затем змея снова окунулась в воду, быстро переплыла реку и невдалеке от изумленного человека скрылась в кустах.
Возликовал сын Менгли-Гирея, это счастливый знак! Им суждено подняться! Они еще живут, как эта змея...
Он вскочил на коня и помчался в крепость. Рассказал отцу о том, что видел у реки.
Они стали ждать известий с поля битвы. И пришла долгожданная весть: Оттоманская Порта одолела ордынского хана Ахмеда, который когда-то истребил всех воинов Гирея, а его самого загнал в крепость на крутой скале.
На том месте, где схватились в смертельной битве две змеи, хан велел построить дворец. Около дворца поселились его приближенные. Так возник Бахчисарай. Двух перевившихся в схватке змей хан велел высечь на дворцовом гербе. Надо было бы трех: двух в борьбе, а третью – полумертвую. Но третью не стали высекать: мудрым был хан Менгли-Гирей...
– Бахчисарай, Бахчисарай! – продолжал напевать старик, копаясь в своем небольшом саду.
– А я знаю легенду о Бахчисарае! – пробормотал я, проходя мимо его дома. Старик медленно повернулся на мой возглас: в его голубых глазах застыл и ужас того, что поневоле он выдал только ему известный секрет этого слова, и ненависть к тому, кто стал свидетелем его клятвы-тайны, и вечная скорбь о минувшем. Не знаю, быть может, все было и не так, но детская память цепкая вещь, и это видение оскорбленного, но гордого своей непримиримостью старика навсегда поселилось в моей памяти.
– Э-э, это ты, киши малай, муаллим баласы!1 – спохватился он, и глаза его в мгновения ока выцвели, приняв в полумраке наступающего вечера безучастный, пустой вид. – Ну-ка расскажи, что ты знаешь о Бахчисарае?
Я сбивчиво поведал ему все то, что слышал от отца. И вдруг его глаза вновь зажглись огнем, и он в полубезумстве, уже не скрывая ни своей обиды, ни своего гнева, закричал:
– Это я, я – третья змея, которая полумертва. Это я задыхаюсь от тополиного пуха. Я не погиб, когда меня везли красные аскеры в Ташкент, а там есть пух, который меня добивал и нет для меня ни родной реки, ни камней Бахчисарая. А-а-а? – зарыдал старик, и старуха Ани, выбежав на крыльцо, увела обезумевшего старика.
После этого я долго его не видел. Соседка Айша поведала моей матери, что старика положили в больницу с каким-то нервным расстройством, но скоро должны выписать.
Садик возле дома старика без заботливого ухода зачах, а цветы задушила сорная трава, к тому же лето было жарким, почти без дождей.
Старик редко появлялся на улице. Говорили, что он дома портняжничает. Искусно шьет мужские пиджаки и куртки из разных лоскутов вельвета. Вот такую куртку однажды заказала ему и моя мама для меня. Когда я пришел на примерку, он молча сквозь толстые линзы своих очков взглянул на меня и не сказал своей привычной присказки: «Бахчисарай, Бахчисарай!» А я боялся взглянуть ему в глаза, боялся вновь увидеть в них внезапный огонь былого безумия.
Казалось, что все течет своим чередом, но однажды пришли в их дом два милиционера. Мигом собралась толпа соседей и зевак. Любопытным объяснили, что старик Кемаль занимался частным трудом и потому по новому законодательству положено изъять его орудия производства – швейную машинку «Зингер» и настольный ткацкий станок. Милиция и до этого приходила в наш край. У соседа-фронтовика Есентая хотели конфисковать единственную лошадь, на которой он часто подрабатывал у базара.
Есентай, увидев непрошеных гостей в своем дворе, запустил в них самодельным деревянным протезом, а сам, держась на одной ноге, с крыльца запрыгнул на лошадь и умчался в сторону пригородного аула к своему другу-фронтовику. Вернулся через неделю с кучей справок и предписаний, что он ветеран, инвалид войны, на пенсии, и в силу свободного времени помогает горожанам привозить с базара кое-какие товары, и за эту свою работу, разумеется, не берет никакой платы.
Так было с соседом Есентаем, но здесь, в доме старика Кемаля, милиционеры долго не выходили наружу. И вдруг послышался шум и грохот. Старик Кемаль в приступе ярости выскочил в расстегнутой рубашке, полы которой не были заправлены в брюки и, рыча, стал рвать в клочья свои немногочисленные швейные заказы. «Бахчисарай, Бахчисарай!» – ревело над толпой то ли с небес, то ли со стороны домика Кемаля. Тихая старушка Ани беззвучно плакала, заслоняла своего обезумевшего старика то от молоденького милиционера, то от любопытных взоров толпы.
Вдруг старик выбежал на улицу с большой атласной подушкой, на которой были искусно вышиты китайским способом два дракона, похожих на две змеи, которые обвивали своими телами друг друга.
– Бахчисарай, Бахчисарай! Я и есть третья змея, меня могут спасти только камни Бахчисарая, – закричал старик по-татар-ски, брызжа изо рта эпилепсической пеной. Он зубами разгрыз подушку, и птичий пух взметнулся над толпой, и стал медленно кружиться над милиционерами, над старушкой Ани, над стариком Кемалем, который трясся в конвульсиях.
Вскоре приехали какие-то люди в темных халатах, которые связали старика и увезли на своей машине, напоминающий милицейский воронок.
А через два дня старик Кемаль умер в психиатрической больнице. Говорят, что от приступа астмы.
Хоронили его по-восточному. Пришли местные татары и соседи из близлежащих домов. Есентай на своей телеге, застланной единственным ковром из дома старушки Ани, отвез покойного в мечеть, что была возле базара, а затем, из мечети, повезли старика Кемаля на татарское кладбище. А этот ковер я потом часто видел в доме Есентая. На сорок дней приехало много родственников из Ташкента, с которыми должна была уехать старушка Ани, ждали даже кого-то из самого Симферополя, но не дождались. Отец тоже пошел на поминки, я увязался за ним. И когда мулла пел арабскую молитву, я почему-то в такт ему невольно начал бормотать:
– Бахчисарай, Бахчисарай!
